Медведи у нас по городу не ходили, хотя народ считал, что москвичи именно так и думают.
То, что москвичи так думают, наполняло вологжан двойственным чувством: с одной стороны, — гордости, что мы живем как бы среди медведей и ничуть их не боимся, в отличие от высококультурных москвичей, от медведей давно отвыкших, но и неким чувством стыда, что у нас так дико.
А вот по расположенному рядом с Вологдой Соколу медведи действительно, -«ходили».
Во-первых, мишки всегда были у цыган, таборы которых, подлинным «табором» хаживали по улицам этого совейского северного «райцентра».
Были они, правда, если не совсем медвежонками, – на цепи. Но народ цыганского табора боялся гораздо больше наличных в нём медведей. Считалось, что цыгане воруют лошадей, а это – вековой страх крестьянина – коня –лошадку потерять. И правда, воровали, воровали. Однако, детям было страшнее от другой перспективы: их цыгане, по рассказам взрослых, тоже «могли украсть»! А как же без мамы то?
Во-вторых, мишки были –тоже во взрослом состоянии уже на цепи, во многих дворах «города» Сокола, собственно, бывшем объединением «рабочих поселков» и недавних деревень. Цепь была подвижно прикреплена на весь периметр участка и ночью медведей выпускали погулять. Это очень отпугивало, прежде всего, лисиц, которые любили крестьянским добром полакомиться.
У одного мужика так вообще был чуть ли не медвежий питомник или небольшой цирк. К нему мы ходили, что бы посмотреть на жизнь медвежьего семейства.
Не знаю, вправду ли писал классик про историю с медведем, севшем в телегу, после чего «лошадки не передохнули, верст пятнадцать во весь мах, бедные, отдули!»,- но мне в детстве она представлялась совершенно реалистичной: я даже видел, как у Косолапого в этой истории тянется и гремит сорванная им цепь (такое тоже у нас случалось и тогда мишка и впрямь мог бегать по улицам, пока его не подстреливали).
Чаще медведей приходилось встречать во время сбора в лесах ягод или грибов.
Осень – это священное время для северян по сбору грибов.
За грибами в это время ездили совершенно все – и от мала до велика, и учителя и рабочие, и вообще весь люд.
Происходило это так.
Очень рано, черной ночью, пока еще нет автобусов, надо было встать и в холоде (уже часто ледок на лужицах!), — идти к поезду. Шли мы, озираясь в редких фонарях, на вокзал: зябко и страшновато, хотя таких как мы, шло всегда много группок.
Часа через полтора приходили мы на вокзал и, серым уже утром, залезали, набиваясь до отказу, в вагоны поезда.
Ехали все молча, реально как на бой. Кто –то спал вповалку, кто-то курил папиросы, кто-то зевал и тихо принимал свою судьбу.
В вагоне был ужасный воздух и постоянно все куда-то ходили – и корзинами могли весьма даже больно задеть.
Корзины были огромные, — целые корбы, в которых обычно носили стирать белье на реке.
Когда поезд останавливался на каком-то, никому не ведомом полустанке, часа через полтора –два, все радостно вываливали из него на свежий лесной воздух. Часто моросил дождь, но его никто не замечал.
У каждой группы грибников был, на самом деле, некий «лидер», который знал грибные места и которого все беспрекословно слушались:
— Семеныч то знает, который год уж возит!
От путей мы тоже шли какое-то время лесом, без дороги, пока Семеныч не отправлял народ в разных направлениях. Семеныч знал лес и ландшафты и потому верно нам указывал обильные места.
Сначала все мы были рядом друг с другом, полны энтузиазма и восторгов по поводу найденных грибов, даже кричали подойти и посмотреть.
Потом все рассеивались и не видно было никого –почему регулярно слышались крики ауканий.
Сначала брались все полезные грибы подряд, ибо мы с детства знали поганки и их признаки.
Потом брались лишь самые большие и крепкие, потом и их уже надоедало искать и срезать ножичком. Иной раз и рвал их, что было строжайше запрещено – ведь новые потом не вырастут!
Еда с собой была самая скудная, хлеб пустой, да, может, молоко с огурцом.
Так ходишь и ходишь и уже забываешь про всё –от бесконечного леса, нагибаний, перелазываний через стволы и хлюпаний через болотца.
Время перекусок начинает уже использоваться для переборки грибов – и часть из них идет в отходы, плохие грибы разрезаются, а потом и просто выбрасываются, — даром, что каждый гриб ищешь, как клад.
Корзина становится тяжеленной, хочется её бросить и вернуться, пусть и в душный воздух вагона, да – нельзя, ибо день ещё долог и бесконечен.
И так ходишь до первых сумерек, когда Семеныч, через людей дает знак, что надо выходить назад к железной дороге. Тащить тяжелую корзину без поиска, буреломами, ещё тяжелей, руки отламываются, ноги, спина, всё тело болит от усталости и истомы, — так и влачишься к рельсам.
Залезать в поезд сложно — ты маленький, а ступеньки высоко, а ведь ещё и корзина!
Вот – все загрузились, и уют вагона кажется тебе просто раем — ни тащить ничего не надо и не каплет, хотя ноги часто и промокли.
Домой с вокзала едешь уже автобусом, ибо, хотя уже и темно, но не поздно.
А как дома-то хорошо! Чисто, сухо, уютно!
Но и тут ещё не конец: грибы надо снова разбирать – и часто треть их, тащимых столько часов и километров, тут же идет в отходы!
Но пока ты разбираешь, мама готовит из отборнеших грибков на плите, на сковородке, такую вкуснятину – жареную со сметанкой, что просто пальчики оближешь!
Ешь это великолепие, а сам уже хочешь спать, уже еле до кровати доходишь.
Потом грибы разбирают ещё раз, что на съедение, что на засолку, а на сушку – совсем мало остается.
И вот неделю ешь деликатесы из жаренных грибов, потом – уже с картошечкой и свежепросольным огурцом!
А там уже и грибки засолились! Прелесть! Одно удовольствие!
И так ездили мы несколько раз, но иногда весь поход был почти безрезультатным – видать Семеныч сплоховал или другой Семеныч нас опередил.
Грибы давали нам чувство превосходства над великолепными москвичами – те собирали даже сыроежки, а мы –только отборные — белые, боровики, да грузди – и другие самолучшие, что для соления.
И как-то в замке, в Тоскане, в ресто в Монтекатини Терме, в Италии, принесли нам местный деликатес из деликатесов – а эти «фунги» просто большущим белым грибом оказались.
На ползуба, одним словом.
И тогда-то и вспомнил я наших северных мишек и осенний дождик на грибных сборищах.